* * *
Как заведённые часы
Потоки – городские реки:
Шагают люди-человеки
Забывшие про блеск росы.
Они в бетонный лезут зев,
Их жесты словно у игрушки.
В машинном масле до макушки
Станки гундосят нараспев.
Машинный не кляну я труд,
Любой труд нам Всевышним даден,
Коль до прекрасного ты жаден,
То прояви себя и тут.
Но иногда взгляни в глаза
* * *
Мне не исправиться, наверно,
Не поменять былой багаж,
Да, не люблю я запах серы,
И тех, кто прёт на абордаж,
Кто бьёт и без того забитых,
Дымит квадратною трубой,
Кто создаёт другим заботы,
Командует, но не собой,
Кто тупостью своей убоен,
Устойчивей чем тримаран,
Я не люблю обычной боли,
Тем более — душевных ран.
В напористости я ладящий,
Переть рожном не соберусь,
А вот когда сыграю в ящик,
Быть может и переменюсь.
* * *
Сколько будет гореть звезда —
Неизвестно земным звездочетам...
Улетим навсегда-навсегда
В высь небесную для отчета.
Этот вечный подлунный грех
Не выносит рассудка стужи;
Он как мог на земле грел,
А за звездами он не нужен.
Не умел охладить свой пыл,
Тяготил меня серый вечер.
Эту жизнь я всегда любил
И за это сполна отвечу.
* * *
А я сегодня не шучу,
Я повстречать тебя хочу,
Сказать, что глуп был, и неправ.
Но только нет лучей средь трав,
Но только ветер гнёт ветлу,
Но только капли по стеклу.
* * *
Говорить я о вечном не стану,
Повторять о бессмертии не буду,
Даже если ты крепче стали —
Поржавеешь столкнувшись с буднями.
Что дано мне, тем и любуюсь,
Не хочу размышлять о не встреченном,
Уважаю былинку любую,
А былинки не знают о вечности.
Приземлен я до вязкой глины,
И совсем не желаю разбиться.
У меня есть речушка любимая,
У меня есть любимая птица,
У меня есть любимая роща,
Дягиль — друг мой, стоит у колодца,
Я учу душу быть проще,
Иногда это удается.
* * *
Нету на ветках весёлых лучей,
Жёлтые листья уносит ручей,
Низкие тучи, холодная тишь...
Не остановишь, не запретишь.
Спутаны мысли, как эта трава,
И не ложатся в тетрадку слова.
* * *
Зачем мне говорить
О том, чего не знаю,
Предвидеть не дано,
И в этом нет беды,
Пришёл я в этот мир,
Заброшен в эту стаю,
Мне нравится в полях
И у речной воды.
Вот родина моя —
Её леса и травы,
Опушки и пески,
И росы, и заря.
Я верю глубоко,
Господь нас не оставит,
Я верю глубоко,
Что жизнь дана не зря.
Однажды улечу,
Когда холодный ветер
На холст свой нанесёт
Студёные мазки,
И может быть весна
Меня уже не встретит,
Оборванный полет —
Не повод для тоски.
* * *
Людского горя всюду много,
И перед смертью все равны,
Но невозможно чтоб не трогать
Хорошей, радостной струны.
И жизни остаётся мало,
Болезни тучею ползут.
Земле под белым покрывалом
Не хочется лежать внизу.
Возможно в рай меня не впустят,
Не для меня сыграют блюз,
Но я любил вот этот кустик,
Я и сейчас его люблю.
* * *
Опять и солнечно, и сухо —
Как выдумка, как лёгкий сон,
И тополиным чистым пухом
Наш городишко занесён.
И тут, и там — везде пушинки,
Их никому не сосчитать.
Так разукрашена, расшита
Земля, для радости, видать.
Куда все денется — не знаешь,
Когда пройдёт короткий срок,
Быть может, ветер разметает,
Быть может, дождиком прибьёт.
Дорогие читатели! Не скупитесь на ваши отзывы,
замечания, рецензии, пожелания авторам. И не забудьте дать
оценку произведению, которое вы прочитали - это помогает авторам
совершенствовать свои творческие способности
Поэзия : 2) Огненная любовь вечного несгорания. 2002г. - Сергей Дегтярь Это второе стихотворение, посвящённое Ирине Григорьевой. Оно является как бы продолжением первого стихотворения "Красавица и Чудовище", но уже даёт знать о себе как о серьёзном в намерении и чувствах авторе. Платоническая любовь начинала показывать и проявлять свои чувства и одновременно звала объект к взаимным целям в жизни и пути служения. Ей было 27-28 лет и меня удивляло, почему она до сих пор ни за кого не вышла замуж. Я думал о ней как о самом святом человеке, с которым хочу разделить свою судьбу, но, она не проявляла ко мне ни малейшей заинтересованности. Церковь была большая (приблизительно 400 чел.) и люди в основном не знали своих соприхожан. Знались только на домашних группах по районам и кварталам Луганска. Средоточием жизни была только церковь, в которой пастор играл самую важную роль в душе каждого члена общины. Я себя чувствовал чужим в церкви и не нужным. А если нужным, то только для того, чтобы сдавать десятины, посещать служения и домашние группы, покупать печенье и чай для совместных встреч. Основное внимание уделялось влиятельным бизнесменам и прославлению их деятельности; слово пастора должно было приниматься как от самого Господа Бога, спорить с которым не рекомендовалось. Тотальный контроль над сознанием, жизнь чужой волей и амбициями изматывали мою душу. Я искал своё предназначение и не видел его ни в чём. Единственное, что мне необходимо было - это добрые и взаимоискренние отношения человека с человеком, но таких людей, как правило было немного. Приходилось мне проявлять эти качества, что делало меня не совсем понятным для церковных отношений по уставу. Ирина в это время была лидером евангелизационного служения и простая человеческая простота ей видимо была противопоказана. Она носила титул важного служителя, поэтому, видимо, простые не церковные отношения её никогда не устраивали. Фальш, догматическая закостенелость, сухость и фанатичная религиозность были вполне оправданными "человеческими" качествами служителя, далёкого от своих церковных собратьев. Может я так воспринимал раньше, но, это отчуждало меня постепенно от желания служить так как проповедовали в церкви.
